Андрей Матвеев - Полуденные песни тритонов[книга меморуингов]
17. Про то, как я был хиппи
Бывший хиппи Тортилла делает надгробные памятники. Или делал — мы не виделись уже несколько лет, еще с прошлого тысячелетия, когда то ли весной, то ли осенью встретились в троллейбусе.
Не зимой, не летом, что остается?
Правильно: либо весной, либо — осенью.
Так вот, мы встретились, заулыбались, а потом я его спросил:
— Ты чего делаешь, Тортилла?
И он гордо ответил:
— Надгробные памятники!
Я подумал, стоит ли занять у него денег, но потом вгляделся повнимательнее ему в глаза и решил, что все равно не даст.
А вот когда мы с ним были хиппи, то денег друг у друга не занимали — их просто не было, а когда они были, то считались общими. Наверное, это было единственным, что роднило нас с хиппи настоящими, «забугорными», про которых можно было иногда прочитать в какой–нибудь странной книжке или выловить строку из поэта Вознесенского:
НАМ ДОРОГУ УКАЖЕТ ХИППИ!
Само собой, что не просто какую–то дорогу из пункта А в пункт Б, а концептуальную, мировоззренческую, что называется,
THE WAY OF LIFE.
Проще говоря, кто–то шел в комсомол, а кто–то в хиппи, хотя со мной тут вообще было весело — обретаясь, как и положено по моим тогдашним годам, во Всесоюзном Ленинском Коммунистическом Союзе Молодежи, без чего мне никакого университета бы не светило, я одновременно был и ярым адептом flower power, таким вот «кабинетным» теоретиком «цветочного» движения, какими практически на девяносто процентов были все «хайрастые» молодые люди…
НО ВСЕ РАВНО:
если и писать об этом, то явно надо не так!
И не в Тортилле дело, пусть и дальше ваяет надгробные памятники.
И не в безумном Гилберте, который, напиваясь в те давние времена, орал хрипловатым и скрипучим голосом «дойчланд, дойчланд, юбер аллес!».
И не во всех нас, которые давно уже кто сед, кто лыс, а кто и просто смешался с землей.
Дело в дороге.
В пути.
В том самом
the way of life.
На самом деле мой земной хипповый путь занимал ровно месяц, с 26‑го июля 1972 года и до или 24‑го, или 25‑го августа.
Может, месяц и два дня.
А может, месяц без одного…
Кучка придурков села в поезд. Безбашенные вакации. Каникулы идиотов. Поезд шел в Москву. Идиоты пили вино и горланили песни. Smoke on the water, дальше не помню, выскакивает лишь слово то ли fly, то ли cry. Это из Deep Purple. Или вот это: you got to move, you got to motion… Уже из Rolling Stones. Бедные проводники, кое как распихавшие заснувшую пьяную ораву в каком–то вагонном депо, куда состав загнали на стоянку.
Кто–то из безбашенных порывался позже лечь спать чуть ли не у самой кремлевской стены.
Не дали менты, наверное, правильно и сделали.
У меня тогда были абсолютно дебильные джинсы, память о каком–то мифическом австралийском ковбое, с кожаной вставкой между ног, безумно натиравшей промежность.
Между прочим, наступивший август был таким жарким, что до самого конца коммунистической эпохи такой жары больше не бывало.
Солнце жарило и парило, потная кожа зудела, но других штанов у меня с собой не было.
Да и эти были не мои, их на время мне выделил Гилберт, хотя на самом деле если и было что–то подобное, то все равно это было не так, хотя точно известно, что дня через три после своего пьяного прибытия в Москву четверо безбашенных идиотов пешком перлись в немыслимо ранний час на Белорусский вокзал и один из них сипел охрипшим голосом самую главную хипповую песню тех лет:
КУДА ИДЕМ МЫ С ПЯТАЧКОМ…
А остальные, вразнобой, подхватывали продолжение:
БОЛЬШОЙ, БОЛЬШОЙ СЕКРЕТ!
Почему–то мне казалось, что Пятачком был Тортилла.
А сколько нас было на самом деле уже все равно — четыре ли человека, пять?
Да какая разница!
Безбашенные сели в поезд.
Поезд шел во Владимир.
Только много лет спустя я понял, зачем поперся тогда в это странное псевдо–странствие по старым русским городам.
Наверное, мне надо было сделать себе прививку Богом.
Чтобы убедиться — он действительно есть и все мы зависим от него.
Попасть в параллельную, несоветскую реальность и уяснить, что в этой стране когда–то были времена, лежащие вне коммунистического пространства.
Но это сейчас я могу формулировать, а тогда был способен лишь просто смотреть и вбирать в себя то, что было вокруг.
Многочисленные разрушенные храмы, тоскливо курящиеся дымками деревни, желтые поля созревшей пшеницы.
Над полями летали стаи черно–серых ворон — я это помню до сих пор.
Во Владимире мы спали на берегу реки, неподалеку два маргинала ловили рыбу и предложили нам поменять ее на водку.
В Успенском соборе шла служба, я абсолютно не ведал, что надо делать, оказавшись внутри в подобный час.
Джинсы я уже отдал обратно Гилберту и взял у него взамен удобные старые штаны, не исключено, что раньше принадлежавшие мне.
Единственное, что я помню абсолютно точно из тех времен, так это то, что именно тем летом придумал свой первый рекламный слоган, еще даже не зная, что называется это именно так.
Вот он:
ДЖИНСЫ — ЭТО НЕ ОДЕЖДА, ДЖИНСЫ — ЭТО ФИЛОСОФИЯ!
И было это почти тридцать два года тому назад…
После Владимира мы потащились в Суздаль, пешком, по обочине большака.
Добрались под вечер.
Нас сразу же захотели побить.
Нас хотели побить в Суздале.
Затем нас чуть не побили в Ростове Великом
Несколько дней спустя почти побили в Ярославле.
Отмечу, что кого–то из нас пытались побить в Новгороде.
Не говоря уже о городе на Неве, где пытались побить лично меня!
Зато именно под Суздалем я и сделал себе прививку Богом.
КУДА ИДЕМ МЫ С ПЯТАЧКОМ БОЛЬШОЙ, БОЛЬШОЙ СЕКРЕТ!
С Пятачком — Тортиллой мы улеглись спать в стогу сена, рядом в таком же стогу спали наши попутчики — как и положено, во время дороги паломников становилось больше, в Суздале к нам присоединились двое таких же, как и мы, безбашенных из Питера, музыкант и художник, так что оба стога были нафаршированы людьми под завязку.
Несмотря на жаркий август, я проснулся от утреннего холода и вылез из сена.
Все было в тумане, до самого горизонта.
Только вдруг из этого молочного месива прямо перед моими глазами возникла аккуратная белая башенка с покатым куполом.
Я знал, что это был храм Покрова на Нерли, я должен был это знать, но то, что я увидел, был чем–то другим.
Башенка парила над землей, над ней всходило солнце.
Я не пересказываю сейчас некогда полученный мистический опыт.
Я просто хочу сказать, что если в жизни и бывают какие–то моменты, после которых все встает на свои места, то этот был одним из них.
Я стоял в тумане, ничего не было видно, кроме храма Покрова, освещенного солнцем.
Наверное, именно тогда я и понял, что Он есть, вот только с тех пор подобное ощущение переживал лишь четыре раза:
в Храме Гроба Господня в Иерусалиме,
в Храме Рождества Христова в Вифлееме,
в маленькой церкви Двенадцати апостолов на берегу озера Кинерет, оно же Галилейское или Тивериадское море,
и в Кафедральном соборе каталонского города Жирона, куда нас с дочерью занесло в самый жаркий полуденный час, и вот там, внутри, под высокими и гулкими сводами, внезапно зазвучала музыка, хотя орган молчал и только приглушенные голоса немногочисленных туристов слышались вокруг.
Но тот, первый, на берегу реки Нерль, был если и не самым главным, то уж, по крайней мере, наделяющий смыслом все безумие так называемого «хиппового» паломничества того уже давнего лета, с редким курением травы и частым глотанием таблеток, бесконечным пьянством и дурманящим ощущением где–то существующей, но так мало доступной тебе свободы, той, истиной, которая идет не от человека, а от Бога.
Свободы быть самим собой.
И той ответственности, которую налагает на тебя эта свобода.
«Посреди заливного луга, при впадении реки Нерли в Клязьму красуется белокаменная церковь Покрова 1165 г., одно из самых лирических творений древнерусских зодчих. Вокруг — полный покоя и поэзии луговой простор. Вольный воздух, высокое небо, пышные травы — и на взгорке, на берегу тихой старицы — нежный силуэт древней церкви…. Центральное место в ней принадлежит библейскому царю Давиду, чей образ связывается в богословии с идеей Покрова — покровительства Богоматери.»
(http://www.museum.vladimir.ru/arch/bogolub/pokrov? menu
=church_architecture)
Все остальное уже малосущественно.
Разве что ощущение постоянно голода, которое преследовало нас с Тортиллой.
Остальные то ли меньше хотели есть, то ли жевали в те моменты, когда нас не было рядом.
